Пожары в старой России
Благодаря развитию религиозных суеверий, слабости и беспомощности крестьянства в борьбе с огнем и отсутствию помощи со стороны правительства — старая деревня платила ежегодно огромную дань красному петуху.
По расчетам, весьма осторожным и далеко не полным, деревни и села через каждые 10 лет выгорали и строились вновь.
Работники земского страхования подсчитали, что ежегодно в России сгорало разного имущества на 336 миллионов рублей, т.е. на сумму, равную одной пятой части всех государственных доходов бывшей империи.
Из этой суммы на долю деревенских убытков приходилось в год до ста миллионов рублей.
Но и эта ужасная, цифра не полна. На самом деле убытки значительно больше. Дело в том, что страховая статистика ведет учет убытков только застрахованного имущества, а так как движимость, хозяйственный и домашний инвентарь, одежда, продовольственные продукты, птица в деревне обыкновенно не страхуются, то действительная цифра убытков значительно больше.
В старое время страховая оценка крестьянского имущества была значительно ниже ее действительной стоимости. Крестьяне страховали в меньшую стоимость, чтобы меньше платить, а страховые агенты, страхуя зачастую заглазно, боялись преувеличения оценки.
В результате, по произведенным подсчетам выяснилось, что, например, в Костромском уезде сгорело за 10 лет строений на сумму 1.353.956 рублей, а было выдано за них крестьянам только 575.949 рублей, т.е. на одних только строениях крестьяне понесли убытку 800 тысяч рублей.
Поэтому не сто миллионов несла убытков от пожаров старая деревня, а значительно больше, т.к. эта цифра еще не точна. Это лишь прямые убытки деревенского населения, ведущие за собою и косвенные убытки.
Например, в Чистопольском уезде Казанской губернии за 15 лет (1885-1900 гг.) сгорело 32 тысячи дворов, а выдано страхового вознаграждения 2 миллиона рублей. Получив эти деньги, крестьяне не знали, что с ними делать, какую дыру заткнуть. На эти деньги нельзя было построить даже изб для жилья, не говоря уже о дворовых строениях и покупке инвентаря, одежды и продовольствия.
После пожара народное благосостояние подрывалось надолго, а для некоторых обществ и навсегда. Вести хозяйство по-прежнему становилось невозможным и приходилось или бросать его и идти в город или поклониться кулаку и соскользнуть в кабалу.
Высокая пожарность России издавна являлась ее злом. Не только села и деревни, выгорали и целые города, даже такие крупные, как Симбирск, Казань, Саратов.
И это зло с каждым годом увеличивалось, количество пожаров шло вверх:
| в 1861 г. | произошло 10.556 пожаров |
| в 1880 г. | произошло 38.000 пожаров |
| в 1900 г. | произошло 56.000 пожаров |
| в 1910 г. | произошло 91.000 пожаров |
При чем количество сгоревших дворов только в 1860 г. на 10.556 пожаров было равно — 53.166, а общее количество сгоревших дворов за эти пятьдесят лет надо считать не меньше семи — восьми миллионов! За эти годы остались без крова миллионы людей, а сколько было несчастий с людьми, сколько горя погорельцев скрывается в этих цифрах.
При чем количество сгоревших дворов только в 1860 г. на 10.556 пожаров было равно — 53.166, а общее количество сгоревших дворов за эти пятьдесят лет надо считать не меньше семи — восьми миллионов! За эти годы остались без крова миллионы людей, а сколько было несчастий с людьми, сколько горя погорельцев скрывается в этих цифрах.
Пятьсот миллионов рублей в год на прокорм красного петуха — тут есть о чем задуматься.
Никакие неурожаи по своей убыточности не сравняются с подобными потерями!
Но и в наше время убытки от пожаров не меньше, чем были в старой деревне. Горимость советской деревни, по подсчетам статистики, если не повысилась, то и не понизилась.
Прежде чем рассматривать причины горимости советской деревни, необходимо узнать, почему и от чего горела деревня царская.
Как общее правило, раньше (и в настоящее время) северные села и деревушки горели меньше, чем в некоторых центральных губерниях. Больше всего горели губернии: Курская, Воронежская, Тверская, Пензенская, Тамбовская, Рязанская и некоторые др. Если же брать запад и восток России, то здесь наиболее горимыми были губернии запада и менее горимыми крайний восток и Сибирь.
Какие же причины увеличивали горимость Центрально-черноземного района над прочими местностями России?
Объяснить это обстоятельство могут условия жизни населения этих частей России: бытовые и экономические.
Главную роль в увеличении горимости играет материал строений и привычки населения.
Северные губернии — Архангельская, Вологодская и ряд других — не знают, что такое солома как строительный материал. Там считают стыдом покрытие крыш соломой, а в центральных и более южных от центра губерниях России и в Белоруссии это — незаменимый по местным условиям материал. Соломой не только покрывают крыши, она всюду в домашнем быту — корм скотине, топливо, материал для зимнего окутывания строений, подстилка. Все эти губернии как бы являют собой сплошное соломенное море.
В соломенных крышах — плохие печные трубы, иногда деревянные, всюду заваль мусора, навоза, мякины, не говоря уже о грязи.
Беспечность в пожарном отношении крестьянского населения этих районов резко бросается в глаза:
Кругом жилья сор, мусор, труха и все та же солома. Вокруг изб и строений ни одного деревца не посажено, которое хотя бы несколько задерживало бег огня, случись пожар. Труба нередко деревянная и даже необмазанная глиной и неочищенная от сажи, вровень с соломой, точно для того, чтобы заронилась в солому искра. А то нет и трубы. Печь на деревянном подстиле, подстил оседает, сгнивает, печь дает трещину, дымит, рядом дерево, здесь же сложена разная рухлядь. В избе поломанная лампа, кругом дети без призора, слепые старики, иногда тут же домашние животные, малейшее неосторожное движение кого-либо, и пожар от лампы готов. Та же лампа, а где и лучина, появляется на дворе и даже на сеновале, повсюду курят, зола и уголь, незалитые водою и незатушенные, вытряхиваются куда ни попало. И все это делают люди трезвые и взрослые…
Не верит ли деревня в свою опасность, не знает ли ее? Но этого не может быть — опустошительность пожаров давно должна была научить такой вере и познанию.
Каждый крестьянин на вопрос об опасности пожара в деревне ответит одно и то же: «Чего уж тут, вестимо, на порохе сидим», но несмотря на это, он ничего не предпринимает для того, чтобы в этот порох не попала искра
(Скрипицын — Пожары. 1900. СПБ.)
И вдобавок к этому бесконечное количество праздников и водка!
А праздников у православной церкви не мало, побольше, чем у всех остальных малых народностей, вместе взятых.
Никола-зимний, Никола-вешний, вознесенье, троицын день, Михайлов день, преображенье, воздвиженье и много других, не только христианских, но и языческих праздников, которые справляет деревня еще нередко и теперь.
Помимо «мелких», есть еще и «крупные» праздники, как рождество и пасха:
Рождество христово начинается «благочестиво»: накануне, «до звезды» ничего не едят, в день рождества крестьяне идут в церковь отстоять литургию.
К середине же дня начинается бесшабашное празднество, заканчивающееся поголовным пьянством и неизбежными в таких случаях драками. Пьют очень много — к концу дня обыкновенно все мужчины за 25 лет еле ноги волочат, многие женщины тоже.
В пасху, пока духовенство не отслужило у крестьянина молебна, считается большим грехом предаваться праздничным развлечениям. Но затем, когда «иконы прошли», в деревне начинается широкий пасхальный разгул. Взрослые «гостюют» друг у друга, без меры пьют водку и поют песни; молодежь качается на качелях, катает яйца, играет в карты, в орлянки, женихи и невесты, катаются по селу.
Вот описание рядового деревенского празднования в одной из центральных губерний:
«Вот и праздник настал, и по деревням пиры, в избах везде гости.
— Ну, старуха, сажай! — говорит хозяин, рассаживая гостей за столом и наблюдая при этом степень родства и требование почета.
— Присядьте, присядьте, гости дорогие! — просит хозяйка, ставя на стол чашку со студнем и раскладывая каждому по пирогу и по ложке: милости просим! Рады приветить, чем бог послал.
— С праздником, будьте здоровы, — говорит первый выпивший первую чарку.
— Просим приступить, — говорит хозяин и, по его слову, в торжественном молчании совершается уничтожение студня.
Подается лапша и перед ней опять по стаканчику. На столе является целая часть какого-либо домашнего животного: свиньи, барана, теленка. Один из гостей, ближайший родственник, разламывает мясо руками (мясо варено и в печи обжарено).
Перед первыми кусками опять винное подношение в том же порядке.
— Кушайте, потребляйте: не всех по именам, а всех по ровням.
— То и делаем, — отвечают, откланиваясь.
Подали кашу, за кашей полагается по две рюмки.
— Выпью семь и сём кашу съем, — острит иной гость, весь красный от потребленного, от духоты в избе и оттого, что у всех на плечах суконные праздничные поддевки.
Кончили обед — вышли из-за стола, помолившись, благодарят и прощаются:
— Куда вы? — сейчас чай, аль от нас не чаете? — останавливает хозяин.
К чаю поданы баранки, пироги. Перед чаем и за чаем водка.
…Все встали из-за стола и идут к другому, к третьему. Толпа гостей пьяна и начинает редеть: в одном дворе кум спьянился, а в другом сват под святыми заснул.
Остальные или несвязно гуторят, или песню хотят затянуть, но никак не могут сладить и бросят неоконченною.
…Ходят пока ноги носят. На другой день приезжают гости из соседних деревень, и вчерашний пир между своими превращается в общую свалку и в общий хаос…»
Каждый праздник справлялся по-разному, но неизбежно с водкой, а поэтому неудивительно, что праздники заканчивались «общей свалкой, хаосом» и пожарами.
«Без божьей воли волос с головы не упадет»,- внушала крестьянам церковь, и, в большинстве, они смотрели на пожары как на «волю божью».
Деревня горела, а попы в желании увеличить доходы придумывали новые праздники и умело поддерживали убеждение крестьянства в неисповедимости господних путей.
Старая Россия горела в 15 раз чаще и больше (опустошительнее), чем Франция и в 20 раз — чем Германия. Как осторожно писалось в то время страховыми работниками: «слабая культурность — главная причина пожаров в деревне». Конечно, в то время не могли писать о том, что отвлекало крестьянство от стремления к истинной культуре — о церкви, да возможно и не желали разбирать вопроса о влиянии суеверий на горимость.
Не только противопожарному, но и страховому делу вредила религиозность населения России. В журнале «Пожарное дело» за 1909 год описывается случай, как крестьяне одной из деревень не хотели «итти супротив бога» и страховаться и что из этого вышло.
«Мостищи выгорели до тла. Деревне не везло и горя реченька в ней не переводилась. Построятся богато — горят, бедно — толк один и тот же.
— А что, православные, — выступил как-то на сходе дедушка Никанор, — не оттого ли самого мы горим, что страхуем постройки?!
Участники схода затаили дыхание.
— Мы супротив бога, а бог супротив нас. Раз кому что положено, то самое и сбудется. В старину страховки не знали, а жили не в пример лучше, потому — на бога надеялись…
Все разошлись по домам, не спеша, чинно, молча. У каждого, как бы по соглашению, росла и крепла назойливая мысль:
— А что если и в самом деле грешно? Разве бог огнем не испытует?..
Построились снова мостчане, явился сборщик из земства.
— Денег нет и страховать построек не желаем! — заявили мостчане. Большего от них добиться не пришлось. Осенью, в начале молотьбы, загорелся в Мостищах крайний овин, и от деревни осталось одно воспоминание.
Страховка, выдана не была и мокли под дождем в землянках всю долгую осень злополучные мостчане, живущие по воле божией.
Около десятка из них сколотили кое-какие избы в полуверсте от «горючего места», а остальные разбрелись сбирать на «погорелое место христа-ради» по белу свету — и заросло пожарище крапивой и лопухом».
Правительство, конечно, не обращало внимания на эту причину пожаров. Религиозные предрассудки прочно держали деревню в своих лапах. И лишь вольные пожарные дружины, предоставленные сами себе, кое-где боролись с огнем. Но и им мешали суеверия, процветавшие под покровительством государства.
Вот отрывок из газеты того времени, где описывается тушение пожара в маленькой деревушке:
В медвежьих углах все еще живут надеждами, суевериями и предрассудками. Полагаться на «авось», объяснять беды и неудачи «божьим попущением» считается в захолустьи обычным.
В день летнего Николая в приволжском селе Попкове загорелась от молнии изба сотского Бовыкина. Ударили, само собой, в набат, высыпал на улицу полупьяный народ, завыли бабы и ребятишки.
— Спасите, погибаем! — надрывались сбежавшиеся соседи, топтались на месте, истово крестились и шумели, как пчелиный рой.
В нескольких местах крыши пробились огненные языки. Пожарище разгоралось.
— Оставь, не тронь! — набросились несколько человек на торопившегося с бочкой односельчанина.
Хозяева ближайших изб срывали наличники, выносили сундуки, гонялись за ошалевшими курами.
— Картошку… картошка спечется, — стонала жена сотского.- Хотя бы меру… один мешок до новой… Ой, как же немилосердно жжет, родимые… Помоги-и-ите-ее!..
В ответ на причитания обезумевшей женщины раздался треск сползающей крыши. Выброшенные из окон и дверей пожитки очутились под пылавшей соломой.
Через каких-нибудь полчаса окунулись в море огня до пятнадцати дворов.
Толпа рассыпалась по всему селу. Каждый кричал, возмущался, звал на помощь.
Резавший ухо набат сразу вдруг оборвался. Закурились избушки звонаря и псаломщика.
— Насос, воды, людей! — раздалась зычная команда с причалившего к берегу буксира, и несколько дюжих матросов поспешили к пожарищу с трубой и баграми.
— Не тронь, уходи! — загородили им дорогу попковцы.- Загорелось от грозы, поняли?! Две своих машины… проваливайте!
Для охраны пожарного обоза от покушения «умников» были наряжены надежные ребята — дядя Василий и Созонт.
— Убей, а не отопру! — грозили они поочередно топорами являвшимся за пожарными машинами.
— Того не знаешь, что раз загорится от грозы, то водою ничего не поделаешь.
— Да, ведь, выгорело полсела! — выходил из себя один крестьянин.
— А ты хошь, чтобы все смахнуло! — разделывал топором «фигуры» Созонт.- Погляди, куда ветер гонит! В сторону? Прочь? А оттого, что по правилам поступаешь. Не отопру, уходи!
К ночи пошел проливной дождь и пожар в Попкове сам собою прекратился.
— Разве мы не говорили, разве не по нашему вышло, — торжествовали уцелевшие домохозяева, — что, если бы вздумали заливать, то не осталось бы ни одного двора!
— Знамо, дело такое, — судачили бабы на всех перекрестках, — молоком можно, а водою нет, грешно. Не появись с бочкою этот Ирод, может, бог и пощадил бы… Сгорел бы один сотский, после него же окаянного ветер на деревню, на деревню… так и свистит…
— Молоком и то не всяким, — поучала столетняя бобылка Акулина. — Коли от черной коровы — заливай смело, от пестрой же горит жестче спирту!..
Из этих двух примеров можно видеть, в каком ужасном положении находилась охрана от огня такой огромной страны, как Россия.
Следующую оценку пожарного дела в России дает в 1913 году историк-пожарник Бородин:
…Все попытки установить точный взгляд на противопожарное дело, как на хозяйственную отрасль городского и сельского хозяйства, не осуществились… Из года в год Россия не перестает выгорать и заново отстраиваться через каждые 30 лет, и никакое огненное бедствие не являлось уроком на будущее. Все действовали врозь… Каждый тушил, как умел и какие имел под руками средства… В таком печальном виде выглядело пожарное дело на Руси…» — пишет он в своем патриотическом труде «Пожарное дело за 300 лет дома Романовых.
Если официальный историк давал такой отзыв, то что же могли думать об отношении государства к делу борьбы с пожарами сами вольные дружинники?
И неудивительно: вольные пожарные общества и дружины «влачили жалкое существование», добровольные работники пожарного дела травились и подвергались насмешкам со стороны руководителей правительственных, полицейских пожарных команд.
Даже в городах работники пожарного дела не приравнивались к государственным работникам — к чиновникам. Они не были обеспечены: в случае увечья, лишающего их трудоспособности, они не получали от государства никакой пенсии. В случае их смерти, даже во время пожара, их семьи, зачастую, шли по-миру. Государство и обыватель смотрели на добровольных пожарных сверху вниз, не понимая великого значения борьбы с пожарами.
Правительство и чиновники тормозили это дело, видя, должно быть, в слове «вольный», «добровольный» намек на крамолу, которая всюду чудилась царским чиновникам. Немало деревень было сожжено царскими сатрапами, подавлявшими крестьянские «бунты» в 1905 году.
Сотни карательных экспедиций, отправляемых правительством в деревни для подавления восстаний, пользовались огнем для искоренения крамолы.
Церковь, водка и красный петух были лучшими союзниками уже в то время начавшему шататься самодержавию.
